Лучи солнца, прорвавшись сквозь редкие облака, словно прощались с верхушками холмов, а из-под камней потянулись длинные тени, опуская в ущелье долгожданную прохладу. Одинокий дым ровным столбом поднимался над лагерем. Ишай смотрел на него, вспоминая дым жертвоприношений над Храмовой горой.
Все выглядело спокойно, вечер, как много-много вечеров до него, вступал в свои права. Так же подшучивая, не торопясь, с расстановкой воины затачивали мечи и края щитов, детвора играла в любимую игру — пять камней, женщины штопали жесткие плащи, гордость ремесленников колена Эфраим, которые служили как циновками во время отдыха, так и доспехами в бою. Ишай, старший сын Матании, вздохнул: с заходом солнца он заступал в караул. Его ждала бессонная ночь под рассказы старого Рувима, единственное развлечение в нескончаемую ночь, пронизанную криками птиц и далеким рыком львов. Он окинул взглядом лагерь. Под склоном холма, укрывшись в свой плащ, и храпя так, что жалобно блеяли козы, спал Ицхак-кузнец, гроза греков. Поначалу он неуклюже орудовал мечом, который выглядел в его руках игрушкой, а потом, прикинув, он насадил два кузнечных молотка на длинные древки. Тогда-то он и стал превращаться в героя легенд. Рувим уверял, что сам Голиаф побоялся бы выходить против Ицхака. Еще издали увидев его молоты и услышав его рев, первые ряды греческой армии отбегали назад, увлекая за собой остальных. Но больше греков его боялись еврейские повара: Акива-повар рассказывал, что как-то в один присест он опустошил целый котел. С тех пор ему отдельно приносили к обеду несколько ячменных хлебов и плошку оливкового масла.
Недалеко от Ицхака сидел, прислонившись к телеге, Хан — говорили, что он пришел из далекой страны, учился у самого Рав Захарии. Хан мастерски стрелял из лука; рассказывали, что как-то с двухсот шагов он попал в командира сотенных, сорвав атаку греков.
У колодца, оперевшись на посох, стоял Рав Цадок, а вокруг, рассевшись на разогретых солнцем камнях, ученики, вслушиваясь в каждое его слово. Он рассказывал о временах Давида, когда все евреи жили, веря в Б-га, о том, как царство Эдом тогда присылало необозримые стада, по реке Иордан сплавляли в Исраэль кедры, Моав отправлял обозы драгоценных камней, с востока прибывали пестрые ткани, с севера шли караваны диковинных фруктов, и мастера со всего света приезжали подивиться на великолепие Храма. Даже царь Египта — Фараон почитал за честь выдать свою дочь за Шломо – сына Давида.
Ученики сидели вокруг него, вздыхали с сожалением, понимая, что грехи отцов отняли у них все это великолепие. Нет радости праздников, когда иврим со всей страны собирались праздновать в Иерусалиме, люди сорили деньгами, исполняя закон Маасер шени (десятина, которую нужно потратить в Иерусалиме), вино лилось рекой, все ходили друг к другу в гости в шалаши, в которых жили семь дней, а прохладными вечерами все от мала до велика высыпали на крыши, смотреть на жонглирование факелами во дворе Храма. А какие огромные хороводы водили, один внутри другого! Все это было в мирные годы, когда евреи уходили в Иерусалим, оставляя свои дома и поля, и никто даже не думал посягнуть на них.
Рав Цадок припомнил Александра из Македонии, полюбившего Иерусалим. Этот царь так уважал Раби Шимона, что не наложил дани на Исраэль, а наоборот – присылал подарки. Рав Цадок продолжая повествование, вспомнил о том, как Александр расправился с Кутийцами, старыми завистниками иврим, как собрал особый ивримский полк наемников в свою армию и обучил их. И как это сослужило плохую службу евреям, как они начали учиться у греков, как подобно грекам, создали свои спортивные команды, как, не побоявшись срама, боролись без одежды на стадионах. Тогда-то и поднялось презрение и ненависть к иврим, потерявших свою особенность, ставшими как другие народы, которые мечтали уподобиться грекам. Тогда-то и начали выходить законы, запрещающие любую, кроме греческой, религию. Храм оставили, но занесли туда своих идолов. Дошло до того, что протянули руки к ивримским дочерям. И не вытерпел народ, встал Еуда и собрал армию, скинуть ненавистное иго.
Ишай слушал и думал о том, что все труднее становилось организовывать камнепады на отряды греков, все меньше оставалось воинов, но он знал: Еуда Макаби что-нибудь придумает, они еще зайдут в Иерусалим.
Он еще не знал, что Всевышний увидел их самоотверженность, увидел, как они шли на смерть, лишь бы показать свою любовь к Нему, и что через месяц их отряд первым зайдет в Храм, что они будут с плачем целовать занавесь при входе в комнату Святая святых — место, где находился ковчег и скрижали. Он не мог представить себе, с какой скорбью будут хоронить павших в этой последней битве, и с какой радостью потом весь народ, собравшись, будет чинить стены Иерусалима. Но он чувствовал, что их жизни, отданные во славу своего народа, горести и страдания, пережитые ими – все это было не напрасно. Они воевали для того,чтоб через сотни лет молодые пары приезжали к этим стенам, чтоб сфотографироваться в день свадьбы. Чтоб мальчики со всего света прилетали в Израиль, чтоб отпраздновать свое еврейское совершеннолетие – бар-мицву, у стены Храмовой горы. И во все времена, во всех краях, куда бы евреев ни занесла судьба, на каждой свадьбе они будут разбивать стакан в память о Храме, соединяя свою судьбу с судьбой Иерусалима.
