Автор: Акива Б.
Илидара здесь жила вся белейша снега,
А на теле всем ее сама зрилась нега.
В. К. Тредиаковский.
Рабби Акива и р. Элазар бен Азарья обсуждали [Шмот Рабба 10.4] нашествие лягушек на Египет – одну из десяти казней. Рабби Акива сказал: сначала была одна лягушка, но потом она размножилась и заполнила всю землю Египетскую. Р. Элазар бен Азарья ответил: ‘Акива, на что тебе сдалась агада? Иди учи законы негаим и оhолот [т.е. кожных болезней и трупной нечистоты]!’
Изучение законов кожной болезни цараат в еврейской традиции воспринимается как метонимия учёбы вообще, занятие галахой par excellence, чистая наука без постыдной примеси повседневной актуальности. Основы этих законов сформулированы в четырнадцати главах трактата Негаим, но в каком-то смысле можно утверждать, что все области Торы тронуты проказой.
Талмуд рассказывает [Хулин 60.], как неудачные каламбуры могут привести начитанных девушек к дерматологу. Дочь кесаря решила посмеяться над р. Йеhошуа бен Хананьей [о его путешествии в Рим и религиозных диспутах см., например, Санhедрин 90:] и спросила его, почему бы Богу, если Писание называет Его плотником [Теhиллим 104.3], не изготовить ей веретено? Р. Йеhошуа помолился, чтобы Бог смилостивился над ней, но это не помогло, и дочь кесаря поразила болезнь цараат. По римскому обычаю, её посадили на рыночной площади с веретеном, чтобы прохожие молились о её здравии. Однажды р. Йеhошуа проходил по мимо и поинтересовался, довольна ли она плотницкой работой. Дочь кесаря попросила его помолиться, чтобы Бог забрал веретено обратно, но р. Йеhошуа ответил, что наш Бог подарки обратно не принимает.
Не очень хорошо, конечно, высмеивать слова Писания, но дочь кесаря тоже жалко, тем более что кара кажется несоразмерной преступлению. Цараатом наказывают, как сообщает Талмуд [Эрхин 16.], за семь грехов – злословие, кровопролитие, ложную клятву, запретные связи, гордыню, грабёж и зависть. Можно было бы предположить, что дочь кесаря поплатилась за гордыню, но пример этого греха, который приводит Талмуд, – попытка царя Узии воскурить ладан на храмовом жертвеннике [Диврей hаЯмим Б 26.16–19], что позволено только коэнам, а слова и мысли в еврейском законе не всегда имеют такой же правовой вес, как физические поступки [см. Бава Меция 44.].
Комментаторы [например, Хатам Софер] так объясняют этот рассказ: злословие разделяет людей, и в наказание за это – и чтобы символически исправить раздор – мецору (больного цараатом) заставляют сплетать волокна льна [Хатам Софер; или прясть шерсть – Арух; Тосафот в Йевамот 63., правда, считает, что имеется в виду ткачество, а не прядение]. Однако и злословием шутку про веретено назвать трудно, тем более что в обоих случаях – и если это наказание за гордыню, и если за злословие – получается, что дочь кесаря покарали и кожным заболеванием, и позором. Единственное, что остаётся, – предположить, что на самом деле наказание было одно: позорное сидение на рыночной площади с веретеном. Цараат же был прямым исполнением просьбы: дочь кесаря попросила Бога выточить ей ‘мисторита’: это слово комментаторы переводят только контекстуально, поскольку больше нигде в Талмуде оно не встречается, – зато оно созвучно арамеизированному ‘мецораат’, что как раз и значит ‘прокажённая’. Мера за меру, каламбур за каламбур, не отвечаешь за базар – сиди на базаре с веретеном (сейчас, кажется, покарают кого-то ещё, хотя если вы слышали, с каким акцентом носители вульгарной латыни разговаривают на западносемитских языках, вы согласитесь, что болезненные высыпания на коже – довольно-таки нежная реакция небес).
В этом рассказе замечательна роль молитвы и не-молитвы р. Йеhошуа. Самый известный случай цараат в еврейской истории – наказание злословия Мирьям, сестры Моше, упрекавшей его в женитьбе на кушитке Ципоре. Когда болезнь поразила Мирьям, Моше взмолился об её исцелении [Бемидбар 12.13], однако Мирьям всё равно провела положенные по закону семь дней за пределами стана, пока не очистилась. По римскому обычаю (в изложении Талмуда), прокажённых не изгоняли из города, как велит Тора [нееврей мецора не распространяет ритуальную нечистоту, см. Негаим 3.1], а, наоборот, сажали на людном рынке, но и молитву р. Йеhошуа о милосердии к дочери кесаря Бог не принял.
Кажется, что социальная роль мецоры – способствовать чужому молитвенному красноречию. Известен вопрос мидраша, почему праматери столько лет не могли забеременеть. Мидраш [Берешит Рабба 45.4] отвечает, что Бог желает слышать молитвы праведников, а если бы не долгое бесплодие, то Сара и Ривка молились бы меньше. В Талмуде [Шаббат 67.] обсуждается запрет верить приметам и прибегать к медицинским суевериям. Мудрецы Абайе и Рова соглашаются, что всё, что выглядит колдовством, но оказывает лечебное воздействие, не запрещено, однако им возражают, что чахлое дерево разрешено красить красной краской, хотя это не помогает ему плодоносить. Чтобы разрешить это противоречие, Талмуд сравнивает больное дерево с прокажённым. Как мецора должен кричать о своей болезни [ваЙикра 13.45], так и дерево нужно отмечать краской, чтобы прохожие молились о нём.
Связь цараата с человеческой речью не ограничивается этими примерами. Прокажённый, даже если очевидны все симптомы болезни, становится ритуально нечистым только после того, как осмотревший его коэн вслух объявил его мецорой [Торат Коhаним, Парашат Негаим 1.3]: наказание за дурные слова, сказанные о ближнем, вступает в силу только после своебразного коэнского приговора, сказанного о самом злословящем. Страх болезни вынуждает человека избегать пустых и оскорбительных разговоров и, как и подобает мудрецу, рассуждать только о Торе и божественной мудрости [Рамбам, Тумат Цараат 16.10].
Идея чистой речи еврейского мудреца и резидуальное напоминание о кожном заболевании соединены в законах тфилин, одного из главных символов нашей веры (это такие чёрные коробочки, которые многие евреи – по обычаю праотцов – надевают на голову и левый бицепс перед утренними рейсами в Тель-Авив и Нью-Йорк в аэропорту Шереметьево, терминал D). Пергамент со стихами из Торы, вложенный в тфилин, изготовлен из кожи кошерного животного, поскольку закон предписывает [Шмот 13.9] носить их в качестве зримого напоминания об исходе из Египта, чтобы ‘Тора Всевышнего была у тебя на устах’. Мудрецы [Шаббат 108.] понимают это так: еврею должно быть позволено положить этот пергамент в рот (как пророку Йехезкелю, съевшему по велению свыше целый свиток Торы). А точное место на руке и голове, куда возлагают тфилин, – определяется [Менахот 37:] сравнением с законами цараат: как кожа бицепса, куда надевают ручной тфилин, подвержена только одной разновидности этой болезни, так и головной тфилин нужно поместить над линией волос (а не ниже на лбу, хотя в стихе сказано ‘между глазами’), поскольку это место подвержено только одной её разновидности.
Чтобы очиститься, мецора приносит в жертву двух птиц: заболел он из-за того, что болтал не думая, как щебечет птица [Раши на ваЙикра 14.4], – и искупить грех он должен его материализованным подобием. Рабби Акиве можно было не уходить от агады в шатры, поражённые цараатом. В мидраше [Ялкут Шимони 182] лягушку из истории о казнях, цфардеа, называют, немного иначе составив те же буквы, ‘разумной птицей’, ципор ше-еш бо деа: она понимала птичий голос. Лягушек в Египте было столько, что, как сообщает с аристофановской ономатопеей [Βάτραχοι 209] мидраш [Ялкут Шимони 182, Шмот Рабба 10.3] в слишком скандальном, чтобы приводить его здесь, описании, их кваканье доносилось из кишок египтян. Законы цараат, далёкие от практической галахи, тем не менее создают тематический контрапункт, объединяющий разные разделы Торы и определяющий то, как мы о ней говорим; главное – правильно произносить арамейские слова и не забывать учить книгу Хафец Хаим о законах злословия.
Обложка: Рембрандт Харменс ван Рейн, ‘Царь Узия, поражённый проказой’ (идентификация не является предметом искусствоведческого консенсуса)
Источник: Telegram-канал ToraLive
