Первая глава мегилат Эйха раскрывает перед нами картину горя. Иерусалим плачет, город опустошен, все покидают его, он одинок и раздавлен. Прочитав главу, можно увидеть, что все повествование делится на две части. В начале (1:1-11) говорит автор, рассказ идет от третьего лица. Этот очевидец трагедии говорит, что страдание города — результат его грехов и, хотя, в речи чувствуется сострадание к Иерусалиму, весь рассказ носит обличительный характер.
Затем слово берет сам Иерусалим (1:12-22). Его речь кажется спутанной и противоречивой. Эти строки наполнены печалью и страданием. Город повествует о своем горе, призывая Творца взглянуть на унижения, которым подвергнулся Иерусалим. В этих строках много скорби, но мало признания своего греха. В них боль, негодование, возмущение, обида. И лишь в 18 стихе город признает справедливость Б-жественного суда. «Справедлив Г-сподь, ибо ослушалась я слова его». На иврите слово «город» употребляется в женском роде. И такое прочтение лишь усиливает жалость к стенаниям, ибо рыдает женщина. Мы видим в монологе города сложный путь признания своего греха.
Интересно, что в этой небольшой по размеру главе несколько раз совершенно по-разному описывается Творец мира. То Он — активно наказывающий (1:5,13),то скрывающий свое присутствие и не обращающий внимание на боль Иерусалима (1:9,11), то гневный мститель (1:13,15), то справедливый судья (1:18). Смешение Б-жественных качеств, как отмечает д-р Яэль Зиглер, создает чувство хаоса и ужаса, все это — различные эмоции, сменяющие друг друга с удивительной быстротой. Так описывается горе, страдание. При всем этом в этой главе присутствует определенный акростический порядок (все стихи начинаются с буквы «алеф» и закачиваются буквой «тав»), который ведет через стенания к признанию своего греха и ответственности за все случившееся.И это признание придает смысл всему.
Вернемся к манере повествования в главе. Слова рассказчика (3-е лицо) — это объективный, внешний взгляд, хотя и не лишенный сострадания. Повествование от 1-го лица — субъективный, внутренний взгляд, рисующий автопортрет Иерусалима, вызывающий огромное сочувствие к боли города. Почему же пророк Ирмиягу выбирает такой способ рассказа? Мегилат Эйха не содержит прямого пророчества, но в ней, определенно, есть пророческий подтекст, который увязывает взгляд Творца (3-е лицо) и слова человека (1-е лицо) в одно целое, в тексте свитка обе перспективы переплетаются и составляют в единый сюжет. Любой пророк представляет волю Б-га народу и состояние народа передает Б-гу.
В этой связи приведем мнение мидраша, который рассказывает о трех типах пророков. Первый — требует почета к отцу, но не к сыну. Это пророк Элиягу. Второй требует почета к сыну, но не к отцу. Это пророк Йона. А третий требует почет и к отцу, и к сыну. Это пророк Ирмиягу (Эйха 3:42-43). Интересно, что мидраш приводит в доказательство не книгу Ирмиягу, в которой пророк выступает обличителем сына (народа Израиля), а свиток Эйха. В ней он представляет перед читателями обличительное слово Б-га (в тексте это слова рассказчика) и, одновременно, взгляд на происходящие всего еврейского народа (в тексте это слова Иерусалима).
Стенание города — это плач народа. А где же личность Ирмиягу? Пророк идентифицирует себя как часть народа Израиля, порицая Вс-вышнего за отсутствие милосердия. Так Ирмиягу, согласно мидрашу, отстаивает и честь отца, и честь сына. В тексте первой главы мы видим, как сплетаются между собой эти два плана, рисуя перед нами картину страдания, мучения и скорби.
Марина Грушевская, учитель Школы 1621 «Древо Жизни»/ «Lauder Etz-Chaim»
_______________________
Материал основан на лекции д-ра Яэль Зиглер
