Автор: Акива Б.

В конце талмудического трактата Маккот [1], ‘Удары’, приводится закон, согласно которому обречённый небесной казни ‘карет’ [2] освобождается от неё, если земной суд покарал его плетьми. От обсуждения этих ударов Талмуд переходит к рассказу о метафорических ударах, от которых еврейский народ страдает за свои грехи и которые мы вспоминаем в пост 9го Ава.

Однажды четыре мудреца [3] – раббан Гамлиэль, рабби Элазар бен Азарья, рабби Йеhошуа и рабби Акива – поднимались [4] в Иерусалим. Когда они дошли до горы Скопус, они разодрали на себе одежды. Когда они дошли до Храмовой горы, они увидели лисицу, выбежавшую из Святой Святых. Трое мудрецов зарыдали, а рабби Акива засмеялся. ‘Почему ты смеёшься?’ – спросили они. Рабби Акива спросил в ответ: ‘А почему вы плачете?’ – Они ответили: ‘Об этом месте написано [5]: «посторонний [6], приблизившийся [7] умрёт,» а теперь по нему бродят лисы; как нам не плакать?’ – Рабби Акива сказал им: ‘Потому я смеюсь, что написано [8]: «Я возьму себе надёжных свидетелей, чтобы они засвидетельствовали: Урия-коэн и Зхарья, сын Йеверехи»; как связаны Урия и Зхарья? Урия [пророчествовал] при Первом Храме, а Зхарья – при Втором; Писание поставило пророчество Зхарьи в зависимость от пророчества Урии; в пророчестве Урии говорится [9]: «Поэтому из-за вас Сион будет распахан как поле, Иерусалим станет развалинами, а Храмовая гора – лесистыми высотами [10] [на которых водятся лисы].» В пророчестве Зхарьи говорится [11]: «Ещё будут старцы и старицы восседать на улицах Иерусалима.» Если бы пророчество Урии не сбылось, я бы страшился, что и пророчество Зхарьи не сбудется, но поскольку пророчество Урии сбылось, наверняка сбудется и пророчество Зхарьи’. Так отвечали ему мудрецы: ‘Акива, ты утешил нас, Акива, ты утешил нас’.

Эксцентрическая жовиальность утешительной богословской импровизации и её почти фольклорная популярность превратили и сам этот рассказ не только в locus communis, общее место мысленного паломничества, куда, как и во многие зачины и окончания центральных текстов культуры, можно безбоязненно наведываться, чтобы символически подтвердить свою принадлежность к ней, но и в запущенное locus amoenus – ‘приятное место’ – нашей благополучной тоски: развалины Храма, который в годы своего великолепия звался стройным лесом [12] c vivants piliers, превратились в постромантическую живописную чащу, открытую для воображаемых посещений по памятным датам, – тем более – продлевая картину запустения, – что трава проросла через щёки рабби Акивы, а Давидов сын так и не явился [13]. В связи с невозможностью ведения строительных работ на данной территории остаётся реконструировать умолчанное в тексте вопреки его общедоступной – позитива вам в ленту – морали.

Поскольку речь зашла о приятных и общих местах, стоит отметить двоеконтекстность рассказа о рабби Акиве и мудрецах – и контрастную значимость такой локализации. Талмудическая версия заключает список жестоких декретов Моше, смягчённых пророками: так, Моше [14] обещает евреям, что они затеряются среди других народов, но Йешаяhу [15] сулит изгнанникам трубный глас, который снова соберёт их вместе. За этим следует рассказ о путешествии четырёх мудрецов в Рим: прибыв, по видимости, на корабле в Поццуоли [16], они из неправдоподобного далека заслышали гул римских толп, восхваляющих идолов; мудрецы зарыдали о торжестве злодейства, а рабби Акива засмеялся, вообразив величие награды праведников, если даже идолопоклонники благоденствуют.

Наконец, Талмуд приводит историю о посещении Храмовой горы. Можно разглядеть в этом сдвоенном рассказе и в каждой его половине ту же компенсаторную симметрию, посредством которой обнадёживающие пророчества отменяют проклятия Моше: путешествие в Рим – средоточие нечистоты – противопоставлено созерцанию Святой Святых, а плач уравновешен смехом. Мидраш [17] цитирует тот же рассказ, комментируя стих в книге Эйха [18], плаче пророка Йирмеяhу по разрушенному Храму: ‘По опустошённой горе Сион бродят лисы’ [19]; типологическое сходство ситуаций – видение лисицы после разрушения Второго – львиного – Храма [20] как иллюстрация стиха о разрушении Первого – также выявляет симметрическую связь между пояснением и объясняемым, однако эта симметрия не достроена: как в Эйха пророк только молится о Храме, так и здесь – если бы не отрицающее прямой смысл не только стиха, но и зрелища, толкование рабби Акивы – новый Храм был бы предметом тоски, а не упования. Сложность экзегетической логики замещает простое прочтенье, а умозрение пересиливает очевиденье.

Скорбная симметрия позорного настоящего и торжественного прошлого, надеющаяся на новую итерацию себя со смысловой переменой, – примета всех обстоятельств этой истории. В дни Храма в Иерусалим поднимались паломники – праздновать в радости три заповеданных праздника [21]; паломничество мудрецов могло бы стать сюжетным изложением еврейских траурных обычаев: где стол был яств – там гроб стоит. Гора Скопус, – латинизированная hар а-Цофим, ‘гора наблюдающих’, то есть стражников, на которую они взошли сперва, – называется так не только в связи со своей стратегической функцией, но и потому, что с неё открывается вид на плоскость храмового двора, Азары. По закону, зритель бес-Храмовой горы должен [22], как поступают в знак траура по близкому родственнику, разодрать на себе одежды, что мудрецы и сделали [23].

Мы уже писали об обязанности трепетать перед Храмом. На Храмовую гору запрещено входить в обуви и разорванной – особенно в знак траура – одежде, с посохом и кошельком, а напротив её восточных ворот, а именно – от горы Скопус до самих ворот и в азаре, причём только в присутствии Шхины, – запрещено легкомысленно себя вести [24], например, смеяться [25]. Законодательно утверждены [26] оба смеховых предела: и от горы Скопус, и от ворот Никанора. Однако более строгий запрет, охватывающий все окрестности, откуда можно видеть Храм, установлен мудрецами [27] и действителен, только если Храм находится в поле зрения, в то время как вечная святость горы делает этот запрет в её пределах непременным – даже во времена, когда Храм разрушен [28].

Мудрецы, судя по всему, дошли прямо до ворот Никанора напротив восточного храмового фасада [29], откуда можно было обозреть руины; по крайней мере ‘дойти до Храмовой горы’ в других источниках [30] значит дойти именно до входа в Азару. Дальше внутреннего предела ворот Никанора ритуально нечистым [31] – вероятно, осквернённым смертной нечистотой за годы жестокого мятежа – ступить было нельзя: в самой неосвящённой святостью Азары толще ворот прежде стояли мецораим, прокажённые, чьи большие пальцы коэн помазывал искупительной птичьей кровью и маслом [32]. Книга Эйха – чего, кажется, не заметили комментаторы – начинается с аллюзии к законам проказы: город, прежде многолюдный, ‘сидит одиноко’ – как мецора, изгнанный из еврейского стана [33]. Однако и эту близость к Храму, если допущения верны, Тора [34] называет недоступной далью: стоящему на пороге Азары, когда там режут пасхальную жертву, позволено принести её через месяц, 14го Ияра, словно он был не в шаге от этой заповеди, а за морем.

Рассмеявшись на Храмовой горе, рабби Акива, хотя и не преступил этот порог, всё же прошёл по грани этических и законодательных норм [35]. Его – теперь дозволенный законом, но немыслимый среди общего горя [36] – смех – симптом примирения с потерей, а признанная мудрецами утешительность речей – вторая (параллельная раздиранию одежд) черта нарративной рамки из траурных обрядов, в которую помещён рассказ: так гость, прощаясь, утешает скорбящих родственников.

Комментаторы [37] замечают, что числовое значение сказанного о рабби Акиве слова мецахек, ‘смеётся’, соответствует гематрии имени Рахель, чей неутешный плач по сыновьям [38] эпитомизирует обиды рассеяния. Связь между смехом и плачем – центральное умолчание этого рассказа. Раббан Гамлиэль, верховный судья изгнанного Санhедрина [39], рабби Элазар бен Азарья, коэн и потомок Эзры, отстроившего Иерусалим после вавилонского пленения, в десятом колене [40] и рабби Йеhошуа, левит, певавший на храмовом помосте [41] связаны с Храмом семейственностью и наследной службой, а между собой – историей раздоров и примирений [42]; рабби Акива, потомок геров [43], не потерял в лице Храма [44] своего родства. Скорбь троих мудрецов была семейной не только метафорически: изгнанный из лишкат а-газит судья и коэн и левит, лишённые служения, разодрали на себе одежды в династическом трауре и в сознании своей новой чуждости [45] и исторического сиротства; разночинец рабби Акива, в другом разительном месте [46] также один из четверых сохранивший рассудок, утешил их филологическим кунштюком со словами Торы, заменившей Храм в изгнании.

______________

[1] 23.
[2] О его сути и возрасте, с которого им наказаывают, см. Шаббат 89: и Раши, Йерушалми Биккурим 2.1 и Моэд Катан 28.; см. также Йерушалми Санhедрин 11.5; ср., однако, Бемидбар Рабба 18.4, где р. Берехья замечает, что в исключительном случае Кораха земля поглотила даже младенцев, хотя обычно небесные кары только после 20 лет.
[3] Маккот 24:
[4] Согласно Звахим 54:, Земля Израиля выше всех земель, а Храм – выше всей Земли Израиля.
[5] Бемидбар 1.51
[6] Не-коэн
[7] К Святой Святых
[8] Йешаяhу 8.2
[9] Миха 3.12
[10] В оригинале – ‘бамот йа’ар’; термином ‘бамот’ также назывались частные жертвенники – в отличие от единого храмового, – которые были разрешены в некоторые периоды еврейской истории; поэтому эту игру слов можно понять как намёк на децентрализацию иудаизма или на воцарение римских и прочих идолопоклоннических культов в Иерусалиме.
[11] Зхарья 8.4
[12] Йома 39.
[13] Йерушалми Таанит 4.6
[14] ваЙикра 26.38
[15] 27.13
[16] Путеоли, город близ Неаполя приблизительно в 200 километрах от Рима; в версии гмары этот топоним приведён с искажениями, однако в параллельном рассказе в Эйха Рабба 5.18 соответствие точнее; см. комментаторов там.
[17] Эйха Рабба; рассказ заканчиватся словами мудрецов, что р. Акива утешится ‘поступью вестника’, то есть явлением Машиаха, см. Мешех Хохма и Эц Йосеф, который обращает внимание, что мудрецы говорят об утешении дважды, что соответствует зачину афтары, читаемой в шаббат Нахаму после 9го Ава; это подтверждает очевидное предположение, что действие рассказа разворачивается после полного разочарования в бар Кохбе, которого р. Акива считал Машиахом.
[18] 5.18
[19] Из чего можно заключить, что рассказ о путешествии в Рим, хотя и предшествует рассказу о подъёме в Иерусалим, приведён по аналогии с ним.
[20] Согласно Миддот 4.7, Храм был широк спереди и узок сзади, как лев; о контрастном символизме лисицы и льва см., например, Пиркей Авот 4.15.
[21] Дварим 16.16
[22] Моэд Катан 26. и ША ОХ 561.1
[23] См. Эц Йосеф на Эйха 5.18, где обсуждается, почему р. Акива, несмотря на свой последующий смех перед лицом большего горя, разодрал одежды вместе со всеми.
[24] Брахот 61:, Йевамот 6:
[25] Рамбам в комментарии на эту Мишну Брахот
[26] Рамбам в Бейт аБхира 7.5 и 7.8
[27] Кирьят Сефер
[28] См. Ави Эзри и Дерех Хохма на эти законы в Бейт аБхира.
[29] Миддот 1.4
[30] Мишна Биккурим 3.4; Рамбам Биккурим 4.17 и Пара 2.7
[31] Рамбам, Биат аМикдаш 3.4
[32] Псахим 85: и Раши в Звахим 33.
[33] ваЙикра 13.46; см. Звахим 117.
[34] Бемидбар 9.10 и Псахим 93.; стоит отметить, что в этой мишне р. Акива предлагает другое определение ‘дальнего пути’.
[35] Стоит заметить, что природа смеха – предмет комментаторских дискуссий; Раши на Берешит 17.17 (о смехе Авраама и Сары) приводит два термина из Таргума, один из которых означает ‘радость’, а другой – ‘хохот’; см. также рассуждение о типологии смеха в Шаббат 30:; см. также Шаббат 149.: ‘пока был жив злодей [Навуходоносор, разрушитель первого Храма], не было смеха на устах’; можно осторожно предположить в связи с этим, что рабби Акива рассмеялся, поскольку разрушители Второго Храма уже умерли. Ср. также слова самого рабби Акивы в Пиркей Авот 3.13, которые можно связать с приведённым выше комментарием Рамбама к мишне Брахот: ‘Смех и легкомыслие приучают к разврату’.
[36] См. Дерех Эрец Зута 5.5, где не рекомендуется плакать среди смеющихся и смеяться среди плачущих.
[37] Петах Эйнаим к Маккот 24:
[38] Йирмеяhу 31.15
[39] Например, Санhедрин 11.
[40] Брахот 27:
[41] Эрхин 11.
[42] Раббан Гамлиэль унижал рабби Йеhошуа, к примеру, из-за спора о расчёте даты Йом Киппура (см. Рош аШана 25.–:), за что мудрецы решили сместить его с должности и назначить вместо него рабби Элазара бен Азарью (см. Брахот 28.).
[43] Р. Нисим Гаон к Брахот 27: на основе версии Санhедрин 96: и Гитин 57:; в той же сугие в Брахот мудрецы сначала желали назначить вместо раббана Гамлиэля именно рабби Акиву, но отказались от этой мысли, т.к. у него не было ‘заслуг отцов’, см. Раши там.
[44] ‘Лицо Храма’ – идиома пророков (Йехезкель 41.21) и мудрецов (например, Маккот 19.).
[45] Это возможный теруц на кушию Сиах Ицхак: мудрецы процитировали именно стих о смерти чужаку, приблизившемуся в Святой Святых, имея в виду не лисицу, а себя самих и своё отчуждение и бессилие переступить порог Азары, как им полагается по роду и должности.
[46] Хагига 14:

Обложка: Рембрандт, «Пророк Йирмеяhу оплакивает разрушение Иерусалима», 1630

Источник: Telegram-канал ToraLive