Рамбам пишет (в Законах мацы и квасного, 8:8), что по ходу пасхального седера мацу (после произнесения подобающих благословений) обмакивают в харосет (фруктовая каша такая, символизирующая глину, которую сыны Израиля месили в Египте) и затем едят. «Магид Мишне» в комментарии на эти слова набрасывает еще кучу источников, начиная с эпохи гаонов и далее, в которых также упоминается, что мацу обмакивают в харосет и т. д.
Однако Раавад (главный, системный и самый, наверное, беспощадный критик Рамбама) постановляет, что это (утверждение, что следует обмакивать мацу в харосет) – чушь. Так и пишет. Тур себе такого не позволяет, но приписывает, что не понимает, зачем бы нечто подобное делать. И наконец «Манъиг» справедливо спрашивает: если маца символизирует свободу, а харосет – тяжести рабства, то как можно их смешивать (обмакивая одну в другое)?
Бах, пытаясь ответить критикам Рамбама, напоминает о мишне, в которой париводится спор, касательно статуса харосета. Тана-кама (т. е. «первый высказавшийся инкогнито мудрец мишны») подчеркивает, что харосет – не заповеданное кушанье (и его главная функция: смягчать остроту однозначно заповеданных к вкушению во время седера горьких трав). А вот по мнению рабби Элазара бар Цадока есть харосет – заповедь! Спрашивается: о чем спор? Все согласны, что харосет должен быть на пасхальном столе. Все согласны, что отдельное благословение на него не говорят. Так в чем разница. А в том, предполагает Бах, что по мнению тана-камы, заповеданную мацу в незаповеданный харосет не обмакивают. А по мнению рабби Элазара бар Цадока, и то, и другое заповедано и поэтому обмакивается. И обмакивание (точнее извлечение мацы из харосета, в который та была опущена) символизирует как раз исход из рабства (харосет) на свободу (маца).
Красиво же! Но как-то не хотелось бы допускать, что Рамбам и Раавад доспаривают спор мудрецов Мишны. И Рамбам принимает сторону рабби Элазара бар Цадока, а Раавад – тана-камы. Не то, чтобы это было совсем недопустимо. Но дело в том, что выше Рамбам постановляет, что харосет – заповеданное таки пасхальное кушанье. Если Раавад с этим несогласен, то там и нужно было опровергать. Но там Раавад отмалчивается. Значит дело не в этом.
Альтер Ребе, в своем «Шулхан Арухе», сначала (473:20) пишет об установлении, чтобы на пасхальном столе, во время рассказа о тяготах рабства, был харосет, как напоминание о глине и т.д. А ниже (475:11) – о том, что мацу обмакивают в харосет только во имя исполнения заповеди, ибо харосет символизирует глину и т. д.
Получается, по мнению Альтер Ребе тут есть два отдельных момента. Во-первых, обязанность, чтобы харосет был на столе во время чтения Агады. Во вторых, есть заповедь обмакивать мацу в харосет. Вне связи с во-первых. Настолько вне связи, что о каждом из моментов говорится не только в другом пункте, но даже в другой главе.
Кроме того, говоря о расположении ритуальных кушаний под рукой у ведущего пасхальный седер (437:26), Альтер Ребе подчеркивает, что харосет можно поставить подальше, потому что он находится на столе только как символическое напоминание (об одной из сквозных тем седера и т. д.). К слову сказать, и Рамбам в седьмом пункте пишет, что мудрецы заповедовали ставить на пасхальный стол харосет, как напоминание о глине и т. д., «чтобы он был на столе». А об обмакивании в него мацы пишет отдельно в восьмом.
Иэ этого следует, что спор о статусе харосета, о котором говорит Бах, касается только обязанности (или ее отсутствия) обмакивать в харосет мацу. А что касается того, что харосет должен быть на пасхальном столе – этого никто не оспаривает. И именно поэтому Раавад молчит, когда Рамбам говорит о порядке сервировки пасхального стола и размещении харосета на нем. И возражает, когда разговор заходит об обмакивании и т. д.
Ок. Предположим мы сузили спор. Но в любом случае, вот спорят мудрецы (которых представляет тана-кама) и рабби Элазар бар Цадок. И Рамбам постановляет в соответствии с мнением рабби Элазара бар Цадока. Неужели можно вообразить, что позицию рабби Элазара бар Цадока, бережно сохраненную талмудической традицией, Раавад назовет чушью? Б-же упаси даже в шутку предположить нечто подобное!
Единственное возможное объяснение резких оценок Раавада заключается в том, что он согласен с Рамбамом в том, что харосет на пасхальном столе – заповедь от мудрецов, как и утверждает рабби Элазар бар Цадок. И поэтому не спорит с Рамбамом там, где тот пишет (в седьмом пункте), что харосет – заповедь. Но с другой стороны, Раавад считает, что обмакивать мацу в харосет – чушь.
Рогачевский гаон объясняет этот спор между Рамбамом и Раавадом следующим образом. Маца, пишет он, символизирует два момента: бедность («хлеб бедности нашей») и свободу («в память о том, что не успели отцы наши и т. д.»). Горькие травы символизируют рабство (его горечь). И харосет символизирует рабство (возню в глине и т. д.). Во времена Храма, безусловно, все обмакивали мацу в харосет, но в наше время заповедь поминать рабство (как нечто прошедшее) утратила свою актуальность. Символика мацы (свобода, но не бедность!) сохраняется. Марор (символизирующий горечь рабства) во времена изгнания мы едим в силу особого установления мудрецов. но вот про харосет на времена изгнания мудрецы ничего не говорили! И таким образом спор меду Рамбамом и Раавадом можно объяснить следующим образом: уместно ли совмещать мацу (символика которой – закон Торы) и харосет, который в наше время ни о чем (с точки зрения своего статуса).
Таким образом, Рогачевский гаон объясняет и то, почему Раавад не спорит с Рамбамом, когда тот приводит (в шестом пункте) обычай соединять мацу с горькими травами и есть их вместе, обмакнув перед этим в харосет. Там Рааваду мешает другое (то, насколько это обязательно на самом деле). Но к предписанию обмакивать комбинацию в харосет у него претензий нет.
Это потому, объясняет Рогачевер, что весь их спор касается уместности обмакивать мацу в харосет в наше время. Судя по всему, Рамбам считает, что маца в наше время, в силу установления мудрецов, продолжает символизировать и бедность (не только свободу), так что она прекрасно идет с харосетом, символизирующим (пусть и неформально) глину, тяжелый неквалифицированный труд на свежем воздухе и т. д. А по мнению Раавада маца – это только про свободу. Ибо там, где осталась символика заповеданная Торой (свобода), навешивать нечто от мудрецов – неуместно. Так что харосет там и рядом не валялся.
Иными словами, на уровне принципа, Рамбам считает, что несмотря на наличие предписанного Торой, мудрецы всегда могут добавить и от себя. По мнению же Раавада, мудрецы начинаются там, где заканчивается Тора и не заступают за черту. Свято место, на его взгляд, допустимо заполнять, только если оно пусто.
На первый взгляд, позиция Рамбама не совсем понятна. В конце концов, с точки зрения практического исполнения заповеди ничего не меняется: как ели, так и будем есть. Ну, может быть, символически обмакнем в харосет. Но по большому-то счету! Так зачем перегружать символикой? Пусть символизирует только свободу! Ведь рабство уже символизируют (в силу установления мудрецов) горькие травы. Так зачем дублировать?
Да и в целом объяснение Рогачевера вызывает вопросы. Вроде бы всегда считалось, что то, что в наше время вкушение марора утратило статус заповеди Торы, связано с тем, что вся эта история увязана на пасхальную жертву. Нет Храма, нет пасхальных жертв, нет и марора (кроме как в силу установления мудрецов). Но откуда Рогачевер взял, что в наше время утратила актуальность заповедь поминать рабство? И тем более непонятно, почему в изгнании, со всеми его ужасами, свободу вспоминать нужно, а рабство – нет? Может уже тогда наоборот?
Объяснение может выглядеть следующим образом. Наши обязанности в пасхальную ночь делятся на две части: произносить определенные слова (рассказывать об Исходе) и совершать определенные действия (есть мясо пасхальной жертвы, мацу и марор, выпивать четыре бокала вина и т. д.). И то, и другое направлено на то, чтобы преисполнить нас ощущением освобождения и раскрепощения, в хорошем смысле слова.
Как рассказ об Исходе начинается с описания тягот рабства, так и в число пасхальных блюд включены символизирующие рабство горькие травы (и харосет). Без воспоминаний о горечи рабства сладость избавления лишена полноты и глубины.
И теперь становится понятным, почему нет внутреннего противоречия в обмакивании мацы в харосет: без напоминания о рабстве рассказ об избавлении, ощущение освобождения – не были бы полными! Они не только не противоречат друг другу – наоборот, дополняют один другого.
И, как известно, в пасхальную ночь мы рассказывам не только об освобождении наших праотцов. Но и о нашем собственном освобождении. Каждый еврей и каждая еврейка обязаны чувствовать в пасхальную ночь, что это они вышли из Египта. Выходят. Как по нотам. Поэтому нам заповедано в эту ночь делать все так, как делают свободные люди. Мы обязаны проникнуться чувством особожденности.
Понятно, что во времена Храма это дается бесконечно легче, чем во времена изгнания. И во времена Храма даже напоминания о рабстве работают на конечное ощущение свободы. А не притупляют его. Во времена же изгнания все становится сложнее. И напоминание о горечи рабства может погрузить в такие пучины депрессии, что какая уж там радость свободы! Поэтому, считает Рогочевский гаон, на время изгнания, по закону Торы, обязанность помнить о тяготах рабства отменяется. Чтобы не перегружать людей.
Спрашивается, а зачем вообще продолжать рассказывать об освобождении из рабства в Египте во времена изгнания (о которых сказано, что их отличают от времен Машиаха только «порабощение народами мира» и т. д.)? Мы же снова в (некотором смысле слова, как минимум) в рабстве. Так что вспоминать теперь о том, что было?
Один из возможных ответов выглядит так: рабство в Египте было супер-рабством, мамой и папой всех рабств. И все последующие порабощения, в сравнении с тем, что было в Мицраим, это просто пионерский лагерь. Так что после освобождения из Мицраим ничего подобного с нами больше не происходило. Порабощения, сравнимого с египетским, больше не было. От такого вида рабства мы избавились тогда навечно.
И в этом разница между горькими травами и харосетом. Горькие травы символизируют горечь любого рабства. Сферического. А харосет («в память о глине, которую месили наши отцы») символизирует специфическое рабство в Египте.
И об этом, возможно, спорят Рамбам и Раавад. Во времена Храма, по всем мнениям, мы в полном объеме демонстрируем абсолютность нашего освобождения. Включая обмакивание мацы (свобода) в харосет (рабство в Египте). Ибо для достижения ощущения подлинной свободы важна память о пережитом в рабстве. Но что с временами изгнания? Рамбам считает, что поскольку из Египта по любому мы вышли вчистую и больше туда не вернемся, поэтому во все времена можно и нужно напоминать себе в пасхальную ночь о том, что было там и т. д. Раавад же полагает, что хотя и в изгнании сохраняется обязанность вспоминать об исходе из Египта во всех подробностях и т. д., пытаться вести себя, как совсем уже свободные люди, которым не приходится бояться воспоминаний о рабстве, – не уместно. Тем более, что горькие травы мы едим. Так что совсем без напоминания не останемся.
Тяжесть рабства в Египте была связана в честности с тем, что Египет являлся средоточением зла. Более того, зло Египта было абсолютным. Зло зла! Физически сынам Израиля в Египте было не так уж плохо. Знавали мы с тех пор времена пострашнее в физическом плане. Но вот в духовном плане страшнее места не было. И не ищите. Потому что все остальные места на глобусе (в любые времена) разнятся степенью зла только количественно. А Египет был в другой лиге. Мордор. Поэтому говорят наши, благословенной памяти, мудрецы, что все «царства» («сверхдержавы») именуются «Мицраим» (Египет). Ибо Египет – корень и источник данного вредного явления. И причина, по которой они одна за другой треплют народ Израиля, как тузик грелку.
Харосет («глина, которую месили наши отцы в Египте») символизирует как раз этот аспект рабства – столкновение с абсолютным злом, которое было именно и только в Мицраим. И поэтому харосет, во-первых, должен быть на пасхальном столе (как напоминание о том, что нам довелось столкнуться в Мицраим с корнем зла и т. д.) и, во-вторых, мы обмакиваем (по мнениям, что так следует поступать) в него мацу (как напоминание о том, что Египет – это еще и корень всех изгнаний, при всех режимах, под всеми «царствами»).
И поэтому, в отличие от горьких трав, которые символизируют относительную (и потому поддающуюся исчислению в условных единицах) тяжесть (горечь) рабства, и которые необходимо съесть в ходе седера в определенном объеме («с оливку»), для харосета конкретный объем не установлен. Ибо он символизирует, как уже пояснялось, зло абсолютное. Так что вопрос «сколько» не стоит. Бесконечность не делится и не умножается. Она и в одной капле бесконечность, и в море разливанном.
Но вот, что интересно. Харосет символизирует (и это упоминается и в «Шулхан Арухе» Альтер Ребе) не только рабство в Мицраим, но и… яблоневый цвет! Тот, о котором сказано: «Под яблоней пробудила я тебя; там родила тебя мать твоя» (Шир Аширим, 8:5). И наши мудрецы объясняют, что это о том, как дочери Израиля рожали в Египте без мук и т. д. А гаоны пишут, что харосет следует делать из прекрасных плодов, символизирующих общину Израиля (Кнессет Исраэль). Короче говоря, харосет обременен еще и положительной символикой.
И понятно, что разные символики одного харосета не могут не быть взаимосвязаны.
Как в отрицательном ключе харосет символизирует абсолютность (зла Мицраим), так и в положительном он символизирует абсолютность (добра и святости душ Израиля, позволивших нашим праотцам выйти из рабства несмотря ни на что. Как и абсолютности и безусловности любви Всевышнего, лично спустившегося, чтобы вывести сынов Израиля из Мицраим, к своему (будущему) избранному народу).
То, что мы ставим харосет на пасхальный стол символизирует сущностность нашей связи со Всевышним, сохраняющейся несмотря ни на что. В том числе независимо от того, делаем ли мы с ней что нибудь. Поэтому , с этой точки зрения, достоточно, чтобы харосет просто был на столе. Делать с ним что-либо не обязательно,
С другой стороны, понятно, что правильно, чтобы вышеупомянутая связь реализовывалась (и всячески демонстрировалась). Вот это символизирует то, что мацу (символ всего лучшего, и в первую очередь способности к самоотречению, в человеке) следует обмакивать в харосет.
Но тут понятна и очевидна разница между эпохами. Во времена Храма, т. е. когда у евреев, по большому счету, все хорошо и в физическом и духовном плане, время для того, чтобы идти от относительного к абсолютному, преодолевать любые рамки. И это то, что символизирует обмакивание мацы в харосет – обращение к безграничному и абсолютному.
А вот уместно ли это во времена изгнания, когда все, по большому счету, плохо? Рамбам, как мы знаем, считает, что да (ибо никакому изгнанию не справиться с сущностным в душе еврея и важно это подчеркивать). А Раавад считает, что нет (ибо проявиться то во времена изгнания то сущностное, о котором идет речь, толком не может. И не будем самообманываться на этот счет).
Вот-вот должен прийти Машиах. Придет заслуженно: за тысячелетия изгнания евреи настрадались на тридцать шесть машиахов и одно попугайское крылышко! И тогда мы по всем мнениям будем обмакивать мацу в харосет. Дай Б-г, чтобы это произошло уже в этом году.
(Авторизированное изложение беседы Любавичского Ребе, «Ликутей сихот» т. 32, стр. 44-53.)
Источник: ru.chabad.org
